если твиттерок это место, где можно безнаказанно ныть и общаться с крутыми чуваками;
если вконтактик полон прикольных и не очень пабликов, дарит возможность слушать любимую музыку и общаться с моими котанами;
если дайри - место, где чудо-люди общаются друг с другом;
если инстаграмчик - место, где тебя не осудят за фотку еды;
аскач - рассадник срача.
уйду оттуда.

@темы: глупости

---

когда-то давно я обещал скинуть фотографии с выпускного и серебряного бала...
лучше поздно, чем никогда.

+3

@темы: добро пожаловать в наш дурдом, я завещаю это своим детям

---

фрэнк нашел красоту = фрэнк постит красоту.

@темы: доктор ктоктор, фандомное

---

знакомьтесь, он говорит только "Доверяй мне, я доктор", а это невозможная Кларенот у него на плече они отличная команда.

@темы: я слишком старк для этого, фандомное

---

смешно, не так ли.
хайль гидра

@темы: охлажденный солдат, фандомное

---

кажется, мы с @LyadskihAngel только что видели Джеймса МакЭвоя во плоти.

— frank mcewan (@ItskovaO) 11 августа 2014

@темы: я завещаю тебе мой твиттер

---

В моем идеальном мире все не так, как здесь. В моем идеальном мире ты существуешь, а не являешься лишь плодом моемо больного воображения.
Я просыпаюсь среди ночи от ощущения, что ты смотрел на меня. Я готовь клясться, что ты присел на краешек моей постели и смотрел на меня. В качестве вещественных доказательств твоего якобы присутствия здесь я готов привести аромат твоего парфюма и складки на моем одеяле, и тепло, оставшееся от твоего тела. Я готов раз за разом повторять, что это действительно был ты, но кто же мне поверит?

Я выхожу на лоджию, приникаю к распахнутому окну, жадно глотаю холодный ночной воздух в надежде, что он прочистит мысли и чувства, но воздух застревает где-то на полпути к легким, а мысли и не думают прочищаться. В соседнем доме тоже распахнуты окна, и из растворенных створок несется тяжелый рок и пьяные возгласы. Я не скажу, что завидую этим людям, но в некотором смысле я поражаюсь их умении при неимении ничего извлекать из этого все. Я сдавленно кашляю и внезапно задумываюсь о том, что многое из того, что я делаю, направлено на то, чтобы мы с тобой поскорее встретились. Проблема в том, что я не знаю, кто ты такой. Больше того – я боюсь узнать, кто ты. Я жажду встречи, но я боюсь перемен любого характера. Я уже смирился с этим положением вещей: ты – мой выдуманный друг, ты – словно красивый плакат на стене, с которым я разговариваю вечерами, которому рассказываю о том, как прошел мой день. Я уже смирился с этим моим одиночество, которое я делю только с персонажем из моей головы. Я боюсь впускать кого-то в свой мир, потому что не вижу в этом смысла; я боюсь впускать кого-то сюда, потому что опасаюсь, как этот кто-то не нарушил заведенного порядка вещей. Я не хочу видеть еще одной зубной щетки в стакане, чьих-то хлопьев в моей тарелке со Спайдерменом, чьих-то чужих медиаторов и чужих флешек. Я хочу видеть свой мир девственно нетронутым, в нем можем распоряжаться лишь мы с тобой: я и выдуманный ты.

Я замечаю, что во многих моих записях присутствует эта тема – выдуманного человека, выдуманного тебя. Зачем жить и мириться с недостатками человека реального, если можно выдумать себе идеального человека, влюбиться в него и жить с ним спокойно. Я люблю тебя всем сердцем, мой драгоценный выдуманный ты.
Я работаю официанткой в ресторане. Согласна, это не лучшее рабочее место, но я собираюсь учиться, а это всего лишь летняя халтурка. Как и в любом заведении, у нас есть постоянные клиенты. Частенько по вечерам к нам заходит парень-меланхолик с тонкими ногами и грустным выражением лица. Ему наверняка за 20, он всегда в наушниках и редко улыбается. Он всегда заказывает много, а съедает в лучшем случае половину всего. Всегда в костюме, с большими и грустными глазами, признаюсь, он захватил мое сердце. Это слепое и немного глупое обожание на расстоянии. Мой выдуманный друг качает головой и тихонько спрашивает, - а что, если он слушает шлак? Что, если в этих наушниках низкопробный отечественный рэпчик? А вдруг он разбрасывает по дому носки и не умеет гладить себе рубашки?

Вот именно поэтому обожание на расстоянии – мой конек. Он прекрасен, пока не познакомишься с ним поближе, пока не подпустишь его на опасно близкую дистанцию. Поэтому у меня есть все один вымышленный друг. Я слишком боюсь пускать кого-либо на опасно близкую дистанцию. Я не хочу ни под кого подстраиваться, мне нужен легко трансформируемый модуль, поэтому меня удовлетворяет компьютер и мое воображение.

И все же иногда я задумываюсь – ведь существуешь ты, мой вымышленный друг. Почему, если я решил, что мне не нужен никто, я оставил тебя? Я не просто оставил тебя, я специально создал тебя, почему?

@темы: глубина грехопадения Фрэнка

---

ask.fm/framcewan
вопросы о моем росте, весе и политических убеждениях, сексуальной ориентации и семейном положении.только сегодня и только сейчас: отвечаю на все.
спросите у меня о последней прочитанной книге, например.

---

эта картиночка тут не просто для привлечения внимания.
после того, как я ее увидел, МЕНЯ БОМБАНУЛО. просто я не понимаю, почему люди упорно продолжают твердить о том, что красота - неотъемлемая часть современного человека? почему человек некрасивый - человек неполноценный и почему вообще существует понятие некрасивого человека? кто определяет границы красоты и уродства? кому даны такие привилегии, почему?
кем определено, что полные люди - неркасивые, кто у нас господь в этом мире? кто определяет, что худосочные блондинки это красиво?

@темы: я слишком старк для этого

---

@темы: фандомное

---

СТОКГОЛЬМСКИЙ СИНДРОМ, PG-13.

Название: Стокгольмский синдром.
Автор:  фрэнк макьюэн
Жанр: драма, ангст, АУ.
Рейтинг: PG-13
Персонажи: Стив Роджерс; Зимний Солдат; Тони Старк; Брюс Беннер.
Размер: ~ 2300 слов
Предупреждения: жестокий ООС, потому что автору этого захотелось. Пафосные речи и нелогичное поведение, потому что без этого я не умею. Прежде чем сообщать мне, что в моем тексте есть ООС и пафос, убедитесь, что прочитали предупреждения.
Примечания: он был на фесте, но я его переписал. он стал лучше, но ненамного. это худщий из моих фиков.
Дисклеймер: все мы равны пред лицом постмодернизма.

readme

Сначала были боли. Саднили кости, тянули мышцы, сводило шею. Случались приступы головной боли, никак не свойственные Капитану Америка. Сначала Капитан не обращал на это внимания, терпел и только иногда хмурился, когда виски простреливало острой болью. Но когда во время пробежки его легкие внезапно охватило пламя, Капитан пошел к единственным врачам, которым мог доверять.
В башне Старка было на удивление тихо и пустынно. Мстители сейчас на заданиях, Наташа и Клинт в Норвегии на поисках какого-то мощного артефакта. Несколько не их профиль, но после того, что стало известно о Наташе, ей нужно было заняться чем-то отвлеченным. ЩИТ отправил ее в захолустье, а Клинт вызвался сопровождать ее.
Пеппер уехала по каким-то делам компании, Тор в Асгарде. Капитана приветствовал только механический голос Джарвиса, который любезно подсказал, где мистер Старк и доктор Беннер ожидают его.
Лаборатория, располагавшаяся на одном из нижних этажей, встретила Капитана ярким светом, от которого неприятно резануло по глазам. Пара секунд понадобилась, чтобы привыкнуть. Пара секунд, показавшихся вечностью. Пара секунд, которые не требовались прежде. Старк чем-то озабочен и не шутит в своей обычной манере. Между бровей у него залегла глубокая морщинка нервного напряжения. Он предлагает Капитану раздеться по пояс и занять место в кресле, чтобы Тони мог провести все необходимые исследования. Через некоторое время Тони задумчиво говорит о том, что жизненные показатели Капитана заметно снижены. Метаболизм ниже, объем мышечной массы снижается.
- Из-за чего это может происходить? – спрашивает Капитан.
- Из-за чего угодно, в принципе, - мягко произносит доктор Беннер. – Ведь даже Эрскин тогда не знал, как сработает сыворотка. Возможно, у нее просто истек срок годности, говоря простым языком, и она постепенно выводится из твоего организма. Возможно, ты попал под облучение радиации и в сыворотке произошли какие-то сдвиги. Ты же знаешь, у меня с сывороткой не сложилось.
Брюс замолкает и пожимает плечами, мол – ничего больше сказать не могу.
Капитан смотрит на Брюса с нечитаемым выражением глаз. Смотрит так, что позвоночник сводит неожиданная судорога.
- Стив… Я думаю… Я ничего не могу утверждать, но судя по анализам. Все это идет к тому, что… Понимаешь, сейчас нельзя ничего утверждать, но мы с Тони считаем, что…
- Стив, ты возвращаешься в свою изначальную форму. Скорее всего, это из-за радиации. Вспомни наше задание три недели назад. Фукусима, в самом сердце атомной станции. Думаю, тебе пора попрощаться с формой Капитана Америка, Стив.
Стив качает головой, отказываясь верить в услышанное. Зарывается пальцами в волосы, вновь качает головой. Он тяжело вздыхает и отворачивается. Наконец, он поднимает голову и тихим, внезапно севшим голосом, спрашивает:
- Что же мне делать?
- Стив, мы попытаемся что-нибудь сделать. А пока купи себе ингалятор, он тебе пригодится, - мрачно говорит Тони. Он хочет еще что-то сказать, извиниться, приободрить товарища, но тот стремительно выходит из помещения, и Тони замирает с открытым ртом.


С минуту Тони и Брюс просто молчат. Первым не выдерживает Беннер.
- Что ты думаешь об этом?
- А что тут можно думать? Парню не повезло, потому он и психует, но он смирится. Я знаю, он сильный. Просто ему надо понять, что дело не в бицепсах, трицепсах и прессе. Дело в тех его моральных установках, которые он никогда не потеряет. Именно из-за них он кэп, а не из-за своей физической формы. Рано ли поздно он поймет это. Надеюсь, что рано.
Стив Роджерс стремительно покидал здание Старк-Индастриз, борясь с удушающим кашлем, сдавившим горло.

*
У Стива забрали и его щит. То ли Тони, то ли Беннер поставили Фьюри в известность о происходящих с Роджерсом изменениях, и директор рассудил, что такой Капитан Америке не нужен.
Стив чувствовал себя голым без щита, руки некуда было девать. Чтобы хоть как-то занять себя, он принялся рисовать.

Неподалеку от Центрального парка есть чудесное кафе с французским замахом и голубыми занавесками на окнах, которое называется «Le pont». Еще в этом кафе очень вкусный кофе. Из окна кафе открывается отвратительный вид на небоскребы, увешанные рекламой. Если сидеть за столиком на улице, вид открывается еще хуже. Ну, разве что, где-то вдалеке виден зеленый островок Центрального парка.
Стив стал больше рисовать, потому что больше, кажется, делать нечего. Квартира кажется слишком пустой, Нью-Йорк слишком большим, а фармацевты в аптеке слишком услужливыми. Все кажется слишком. Стив заполняет альбом рисунками, которые слишком серые, слишком детальные, а этот слишком бессмысленный. Стив рвет лист на мелкие кусочки и методично сжигает его, бросает его на горящую конфорку. Когда он выключает газ, вся плита усыпана прахом его рисунков.

Стив чувствует, как его хватают за руки и зажимают рот, но ничего не делает. Сил сопротивляться нет, откуда им взяться? Стив даже не дергается. Стив молчит. Ему на глаза набрасывают повязку, закидывают на плечо. Его несут, его ударяют, его закидывают предположительно на заднее сиденье машины и куда-то везут. В какой-то момент Стив перестает воспринимать что бы то ни было, он просто отключается и перестает думать.

*
Впервые Зимний Солдат увидел его выходящим из башни СтаркИндастриз. Ему было дано задание убрать одного из ведущих инженеров. Вернее, не просто убрать. Прийти, запугать, захватить, привезти Пирсу, и только потом, после длительного допроса, убрать. Привлечь решили Солдата, «чтобы не заржавел».
Зимний Солдат не заржавел, но обзавелся головной болью, которая постоянно преследовала его. Образ щуплого паренька, выходящего из здания, почему-то волновал. Почему-то хотелось забрать, что-то внутри сжималось, хотелось взять за руку и увести. Иррациональные желания, которые пугали. Поэтому Зимний Солдат злился, поэтому Солдат сам осмеливался просить Пирса идти и убивать. Просто в надежде увидеть того паренька. Увидеть и понять, что ничего нет, что это просто неполадки.

Второй раз он увидел его сидящим в кафешке на пересечении 7-ой авеню и 57-ой улицы. Эдакий оазис спокойствия посреди шумного города. И блевотные голубые шторки. С ума сойти можно.
Парень сидел неподвижно и чуть прищурившись смотрел куда-то между небоскребов. Выглядел он в меру мечтательно и в меру глупо. Наблюдать стало интересней, когда парень полез в сумку за ингалятором и начал ковыряться с устройством. Такой сосредоточенный, и эта сосредоточенность раздражала. Хотелось отобрать ингалятор и выбросить. Или помочь разобраться с ним.
В раздражении Зимний Солдат сжимает кулак и крутит нож в пальцах металлической руки.

Похитить его было плевым делом.
Проследить за парнем до его дома, тихо пробраться в квартиру, и есть еще несколько минут, оставаясь незамеченным, укрытым плотной темнотой неосвещенного угла, посмотреть, как парень методично рвет и сжигает свой рисунок. На рисунке темноволосый человек падает в пропасть. А потом, когда ничего не замечающий парень направится прочь из кухни, накинуть платок на глаза, заломить руки, пресечь всякое сопротивление и уходить. Только он не сопротивлялся. Покорно стоял, заводил руки назад, поднимал голову, не брыкался, ни-че-го.

У него светлые растрепанные волосы и очень тонкие запястья. И до боли голубые глаза. Если смотреть в эти глаза, внутри Зимнего солдата появляется что-то, что готово порвать любого за безопасность этого слабака. У него длинные ресницы, впалые щеки и острые скулы. И до боли голубые, до боли знакомые глаза. Глаза, которые смотрели с безразличием и смирением, но которые будили какие-то смутные воспоминания. Воспоминания ускользали, а Зимний Солдат злился и бил парня по лицу. Стив. Его зовут Стив, он так сказал.

Стив сказал, - Баки, что ты делаешь. Тогда Зимний Солдат впервые ударил его. Ударил его за то, что тот назвал его странным именем, слишком несерьезным для наемника Гидры, ударил потому, что имя отозвалось чем-то в глубинах памяти.
Разные мелочи иногда что-то задевают. Но Солдат никогда не может вспомнить толком, поэтому злится. Поэтому бьет Стива еще раз. На скуле уже расцветает синяк, и длинная царапина рассекает щеку.
А в глазах парня – Стива – безразличие, и это злит еще больше.
Потому что. Потому что он должен страдать. Потому что.
Зимний Солдат хочет причинить ему боль.

Потом Стив опять называет его Баки. И тогда рука, занесенная в ударе, дрожит, а Зимний Солдат цедит сквозь зубы: «Расскажи про Баки».

Джеймс Бьюкенен Барнс, любимец девушек и душа компании. И отважный защитник младшего товарища Стива Роджерса, и Стив пожимает плечами, будто указывая на себя, но руки завязаны позади за спиной и закинуты на спинку стула, так что удается только как-то неуклюже повести плечами. Джеймс Бьюкенен Барнс, он же Баки, всегда защищал своего друга, и это всегда было похвально, это всегда одобрялось, а Стива жалели. Все говорили, что Баки, ты молодчина, что присматриваешь за Стивом, а Роджерс это Роджерс, это «Стив иди промой царапину; Стив, не упади» и так далее и тому подобное.
Но все было намного интересней.
То есть, да, все было именно так. Любимец девушек и защитник сироты-Роджерса. Но только не одни девушки его любили.

Стив замолкает и смотрит обиженно, что ли. Тогда Зимний Солдат рычит. Рычит и велит продолжать.

Не только девушки любили тебя, Баки. Были еще и юноши, которые тоже тебя любили. Были юноши, которые оборачивались и присвистывали, которые кричали что-нибудь вроде, «Эй, красавчик, оставляй своего хлюпика и пойдем, развлечемся». Но ты, Баки, ты не оставлял. Ты перехватывал покрепче за руку и вел домой. Потому что на улице холодно, пальцы у тебя, Стив, как ледышки, готов поспорить, что и ноги такие же. Ты приводил его домой, усаживал за стол и поил горячим молоком. Стив стеснялся, мялся. Стив не умеет принимать чужую помощь, Стив чувствовал себя лишним. До того момента, как.

Однажды, когда отопления еще не было, а на улице было уже холодно, Стив замерз. И Стив был бы рад, если Баки не заметил, ведь Стив не замерз. То есть, замерз, но чашки чая и одеяла ему бы хватило с головой.
Но Баки заметил, какие холодные пальцы у Стива. И сказал: «Готов поспорить, ноги у тебя такие же холодные». Стив сопротивлялся, когда Баки готовил чай. Стив сопротивлялся, когда Баки достал еще один плед. Стив сопротивлялся, когда Баки скользнул руками под одеяло и обхватил лодыжки Стива. У Баки ладони горячие-горячие, а ноги у Стива влажные и холодные, ведь когда ноги холодные, они всегда влажные. И Стиву так стыдно, так страшно, но так хочется, чтобы Баки продолжал. И Баки продолжает. Он скользит руками вверх, и плавно отбрасывает одеяло в сторону. Руки Баки уже на коленях Стива, и Стив сопротивляется.
- Но ты же не заставишь меня мерзнуть в такую собачью погоду? – говорит Баки и укрывает их с головой.

- Жизнь это ты и я в постели, а все остальное – лишь ожидание, - задумчиво произносит Стив. Запястья жмет, ноги затекли, а тяжелый взгляд Зимнего Солдата слишком чужой, чтобы прочесть в нем что-нибудь. – Странно говорить это тебе, знаешь ли. Мы в ту ночь много целовались. У тебя был очень горячий рот и алые, искусанные губы. Ты называл это способом согреться. Ты знаешь, мне и правда помогло. Я согрелся. Под конец стало совсем жарко. Под конец ты начал целовать шею, спускаться ниже и, знаешь, есть такое местечко, между шеей и плечом. Оно очень чувствительное, ты знал это. Ты целовал меня и туда. Ты говорил, что у меня очень острые ключицы, слишком острые, что о них можно порезаться. Ты целовал и их. Когда ты добрался до солнечного сплетения, я вскочил и убежал. Я сказал, что это неправильно, и что нужно забыть про это, поставить крест на подобных занятиях. Знаешь, Баки, я так хотел, чтобы ты опустился между разведенных ног, между моих разведенных ног и целовал бы и, ох, черт.

Стив замолкает и мелко смеется. Глаза крепко зажмурены, и он не видит, как Зимний Солдат подходит и опускается на колени между его разведенных ноги и смотрит на него чужим, пристальным взглядом. Стив не видит, но слышит, как шуршит ткань и чувствует как движется воздух.

У Стива презрительно искривлены губы, и хочется стереть эту ухмылку с его красивого лица. В Зимнем Солдате борются два разных человека. Один хочет снова ударить Стива, а другой хочет поцеловать его. Стив мелко смеется, и кажется, что он не смеется, а плачет. Поэтому Зимний Солдат хватает его за горло так, что глаза Стива широко распахиваются. Огромные голубые глаза, в которых есть что-то, что тревожит Солдата. Стив задыхается, и обессиленно открывает рот, ловя последние капли воздуха. Тогда Зимний Солдат целует его. Накрывает его губы своими, и отпускает горло. У Зимнего Солдата холодные губы, а у Стива горячие, и контраст так очевиден, что Стив не удерживается, стонет в поцелуй, и тогда Зимний Солдат закусывает его нижнюю губу и оттягивает. Но воздуха нет, и Стив задыхается, Стив отстраняется и тяжело дышит.

- Знаешь, как это называется? Это называется стокгольмский синдром, когда заложник отождествляет себя с насильником. Когда заложник понимает мотивы насильника и оправдывает его, когда заложник хочет доставить удовольствие насильнику. – Стив дергает руками и бессильно шипит, - Развяжи мне руки. Я хочу сделать то, на что мне не хватило духа семьдесят лет назад.

Зимний Солдат хмыкает.
Зимний Солдат молчит и пристально смотрит на Стива, потом что не знает, что же хочет сделать Стив.

Зимний Солдат кусает его губы, пока перерезает веревку.

У Стива губы красные и искусанные, и горячие-горячие. И, судя по его словам, они словно поменялись местами, словно это смена ролей. Стива лихорадит, он горячий и он мельтешит, торопится, путается в пуговицах рубашки и целует Зимнего Солдата. Ключицы, солнечное сплетение, пупок, а от пупка тонкая дорожка волос вниз, под брюки. Стив на коленях, Стив будто видит себя со стороны. Стив тянется к ремню, его лихорадит и пальцы трясутся.

Зимний Солдат смотрит на него сверху вниз, Зимний Солдат знает, что последует за этим. Он не хочет видеть Стива на коленях, не хочет, чтобы тот унижался. У Стива алые, искусанные губы.

Стив так и стоит на коленях, пока Зимний Солдат торопливо покидает комнату.

Стив почти плачет, Стив задыхается, и его бьет кашель. Стив упирается лбом в пол и знает, что ингалятора рядом нет. Стив задыхается.

Зимний Солдат уходит, бросив его на полу. Потому что этот парень вызывал неправильные чувства в нем, в Зимнем солдате. В пальцах Солдат вертел ингалятор.

Это называется стокгольмский синдром, когда жертва готова на все ради насильника. В истории много подобных примеров. Стокгольмский синдром – не психическое заболевание, это необъяснимое явление, когда жертва хочет доставить удовольствие своему насильнику. Когда жертва задыхается на полу пустой комнаты лишь для того, чтобы насильник был доволен. Когда жертва отождествляет себя с насильником, это называют стокгольмский синдром.

@темы: марвел, охлажденный солдат, фанфикшн, фандомное

---

@15Olechka новоявленные студенты-бюджетники страдают коллективно: АЧИВ АНЛОКД

— frank mcewan (@ItskovaO) 10 августа 2014

@темы: добро пожаловать в наш дурдом

---

Свежая новость: купила ультрабук. Первый день была счастлива невероятно, теперь страшновато стало, еще и голова разболелась от нервов - сильно испугалась.
Подключила его к интернету, а он завис. Перезагрузила.
Загружался дольше, чем до подключения. Продолжила пользоваться, а тут бац - и снова. И снова перезагружаю.
В общем, все у меня через одно место. Надеюсь, такого больше не случится, потому что правда очень испугалась. Я не переношу, когда с моей техникой что-то случается.

Еще новость - поступила таки. На преподавание иностранного языка, куда и хотела. Знакомые презрительно кривят губки, вроде "Фи, в этом вашем Б-ске? А почему же не в Москву?" Слушать уже не могу предложения поехать в Москву. Такое ощущение, что вся наша огромная славная страна сводится к Москоу и Сэнт-Петерсбёрг. Помнится, когда я была в Одессе, мне случилось около Оперного театра беседовать с мужчиной из Калифорнии. Лучезарный, молодцеватый для своих лет - типичный американец, каким я их себе представляю. Очень долго пыталась втолковать ему, откуда я. Но он упорно при слове Россия начинал спрашивать: Москоу? И вроде все у меня с языком отлично, и на разные лады я ему соловьем заливалась, что, мол, батенька, страна наша велика и двумя городами не ограничивается! Ведь и Америка это тоже не только Вашингтон и Нью-Йорк. Но мужчина информацию воспринимать не хотел. Для него все, что не Москоу и не Спб - то или Украина или Беларусия. В итоге, пришлось сказать ему, что я из Подмосковного городка. Хотя от нас до Москвы километров триста, не меньше. Мы областной центр. Приличный город у нас, но что поделаешь. Вот в этом месте я чувствую за собой полное право тяжело вздохнуть, покачать головой, и протянуть так снисходительно: Ну что с него взять? Американец...
Ну так к чему я это? К тому, что, на мой взгляд, блестящую карьеру можно сделать и за мкадом, и у блестящей - на первый взгляд - учебы в столице отечества намного больше минусов (конкретно для меня, за других не говорю ничего), чем у учебы в родном Б-ске.

@темы: добро пожаловать в наш дурдом, о этот жестокий мир

---

Сегодня у отца годовщина, и мы ходили на кладбище. Честно говоря, я не люблю эти походы. Обычно ла улице слишком жарко, а на кладбище гнетущая атмосфера. Но сегодня поехать было нужно, и я не особенно упиралась или была против. Прекрасно понимала – надо. Слишком редко бываю.
Сегодня я сглупила и потащилась в длинных джинсах, парилась всю дорогу, но на кладбище оказалось на удивление прохладно. Много деревьев, в основном липы, старые раскидистые деревья-ветераны, которые, наверное, еще и царя видели. Все они вместе, переплетясь ветвями, образуют своеобразный шатер, укрывающий могилы от палящих лучей солнца. Прохладный ветерок разгонял дневной жар и прочищал мысли.
Я прежде не обращала особенного внимания на чужие могилы, на имена и фамилии, на даты рождения и на то, что написано – послание от детей, родных, последнее напутствие. Сегодня невольно взгляд задерживался на надгробиях. Мама тронула меня за руку и сказала: «Красивая фамилия. Прибалтийская», - она указала на высокий надгробный камень. Андрюша Трумпе – имя под большой фотографией маленького мальчика. Вместо даты рождения и даты смерти крупная надпись: 8 лет. Ниже мелко что-то написано, но я уже прошла мимо, чтобы успеть прочесть, а останавливаться и возвращаться не хотелось. Подумать только, мальчишка восьми лет с красивой прибалтийской фамилией – лежит в земле. Судя по надгробию, уже давно. Чуть дальше уже я обращаю мамино внимание на надгробие – человека зовут Август. Видимо, у его родителей было чувство юмора, а может, они были символистами – мужчина родился в августе. Умер тоже.
Мы с мамой купили восемь больших белых георгинов. Шесть положим на могилу отца, еще два – на могилу его отца, моего дедушки. Мы много времени проводим у папы, убираемся и просто болтаем. Когда только заходишь на могилу, нужно поздороваться – трижды коснуться земли. После приветствия я невольно начинаю мысленно рассказывать папе последние самые важные новости. Глупо, но не могу удержаться. Хотя и не думаю, что эта связь работает. Когда солнце выходит из-за деревьев и начинает ощутимо припекать, мы прощаемся и уходим. Мы и так провели здесь достаточно много времени. Идем к дедушке, но я даже не захожу и не здороваюсь. Здесь надолго мы не задерживаемся.

@темы: теперь плачьте, чем хуже боль, тем больше таблеточки, да?

---

горетаристка

девочка умеет играть на гитаре, девочка имеет большое эго. девочка устроила у себя на балконе квартирник, зрителями выступали авторы прошлых лет, осуждающе взиравшие с корешков книг, грустно мигали заголовками из глубины комнаты.
девочка просто решила отомстить соседям, которые уже надоели своей сверлежко-долбежкой, у них же ремонт. эти соседи, у которых лишние деньги девать некуда, каждое лето что-то строят наверху. а я в ответ им ору матерные песенки под гитару.
на самом деле, все не так запущенно, играю я зарубежную попсу и софтрок, а так же русские песенки вроде Мельницы.
мне нравится, маме нравится, сестра в экстазе, а соседи недовольны. еще бы были они довольны. звонили, говорили мне громким голос с зашкаливающими эмоциями, что, мол, девушка, не умеете вы играть и петь вы тоже не умеете, распилите инстр'умент, сожгите его на костре собственной инквизиции, вырвите себе, болезная, гланды без анестезии и перережьте сонную артерию, вас никто не просил рождаться на этот свет. я в ответ тихонько посмеялся, но в тот вечер я особенно самозабвенно играл.
такая вот я музыканточка-горетаристка.

@темы: добро пожаловать в наш дурдом, я слишком старк для этого

---

Однажды моя учительница - она была охотницей поговорить по душам - спросила меня: «Что тебя терзает?» Судя по всему, выглядел я действительно душераздирающе, раз она спросила. Я немного подумал, прежде чем ответить; я хотел, чтобы мой ответ выглядел взвешенным и обдуманным, а не обусловленным лишь моим неуемным юношеским максимализмом. Мой неуемный юношеский максимализм, она очень любила винить его во всех моих грехах. Моя учительница мнила меня святым человеком, а мои проступки - если можно мои ошибки назвать проступками - прощала, виня во всем максимализм. Чтобы не дать ей возможности вновь обвинить юношеский максимализм, я помолчал и подумал, но ответ пришел на язык сразу же. «Что тебя терзает?» - «Я ненавижу себя». Ответ был настолько прост, что мне захотелось рассмеяться, но моей учительнице было не до смеха. Она взволнованно взглянула на меня и сказала: «Тебе не за что себя ненавидеть. Ты прекрасный человек, забудь эти глупости. Когда мене становится плохо, я пишу об этом, и мне сразу становится легче». Сказать по правде, я не считал, что это глупости. Как можно называть глупостью чувство ненависти к себе? Чувство непреходящего одиночества, которое я разделяю только с книгами давно умерших людей. Разве это глупости, если я веду полночные беседы с воображаемым Есениным, который живет только в моей голове? Я не думал, что это глупости, и метод моей учительницы мне не показался достойным доверия, но она настаивала, она требовала от меня, чтобы назавтра я принес ей то, что я написал. Она хотела проверить, как хорошо я справляюсь со своими проблемами. Мне тогда казалось, что в ней живет нереализованный психотерапевт.

Я пришел домой в тот день и, помыв руки, сразу пошел к себе в комнату - есть не хотелось. Я сел за письменный стол и положил перед собой чистый лист бумаги, карандаш и ручку. Некоторое время я думал, что написать. Она сказала мне написать о том, что меня гложет, но это означало лишь написать, что я ненавижу себя. Больше в тот день меня не волновало ничего. Я взял в руки карандаш и посреди листа мелко написал:

я ненавижу себя.

Я долго смотрел на надпись, и чем дольше смотрел, тем сильнее мне казалось, что она не значит ничего. Казалось, что карандашная надпись медленно выцветает, блекнет, словно буквы просачивались сквозь бумагу, желая сбежать от меня. Тогда я взял в руки ручку и аккуратно обвел буквы, привязывая их месту, не давая скрыться. Немного подумав, я дописал снизу карандашом:

и я не знаю, что с этим делать.

Я долго еще сидел и смотрел на надпись: ручкой и карандашом, и чем дольше смотрел, тем отчетливее понимал, что приписка эта абсолютно бессмысленна, ведь - да, я не знал, что делать с ненавистью к себе - я не хотел ничего с ней делать. Мне было спокойно от того, что в моей груди было это чувство. Я был себе отвратителен, я считал себя ничтожным человеком, я не считал себя кем-то стоящим, я не считал себя собой, но я чувствовал к себе хоть что-то. По рассказам, некоторые не испытывали к себе никаких чувств. Я взял и стер карандашную приписку, оставив на большом белом листе бумаги три маленьких слова, написанных синей гелиевой ручкой. Я ненавижу себя. Это была правда, это было честно. И я, удовлетворенный, все еще ненавидя себя, пошел в кухню обедать.

На следующий день моя учительница, сияя энтузиазмом нереализованного психотерапевта, подскочила ко мне, обняла, ласково провела рукой по волосам. У нее была такая привычка - проводить по моим волосам, привычно стянутым в конский хвост, рукой. Ей казалось, так она выражает участие; меня же от этого лишь передергивало - я ненавидел, когда меня трогали за волосы. И самое обидное было то, что она этого не понимала - или не хотела понимать. Когда я говорил ей о том, что мне неприятно, она лишь смеялась, думая, что я таким образом заигрываю с ней. Она игнорировала мои просьбы не нарушать мою зону комфорта, и одновременно с этим читала мне лекцию о том, как важно иметь эту зону комфорта и не допускать в нее чужаков. Возможно, она не считала себя чужаком.

Она спросила меня, выполнил ли я задание и я честно ответил, что выполнил. И протянул ей сложенный вдвое листок. Она разворачивала его, вероятно, предвкушая длинный рассказ о моих душевных терзаниях, потому что три слова повергли ее в шок. Она заволновалась, принялась говорить о том, что она имела в виду не просто обозначить проблему, но раскрыть ее, и тогда я перебил ее. Я перебил ее и спокойно сказал: «Я полностью раскрыл проблему. Моя проблема - если вам так угодно называть мои причуды - заключается в том, что я ненавижу себя. На мой взгляд, здесь больше нечего раскрывать».

Стоит сказать, моя учительница больше не предпринимала попыток провести сеансы психологической помощи со мной, но она привила мне записывать на бумагу слова, которые приходят в голову. Иногда, правда, слова бывают странными и непонятными, но через какое-то время в моей голове появляется мысль, которая все объясняет. Эти слова - что-то вроде ростка, который стоит посадить на бумагу и периодически поливать его, чтобы из него рано или поздно выросла красивая мысль.

@темы: есть вещи лучше философии, а есть и хуже, фрэнк страдает, располагайтесь поудобнее, чем хуже боль, тем больше таблеточки, да?

---

STAYIN' ALIVE

Мы зависаем в секунде мгновения, мгновения-перед-смертью. Перед выстрелом, перед решительным движением лезвия по нежным венам, так соблазнительно выступающим на твоих запястьях. Это мгновение так прекрасно, и я хочу закричать: мне нужно больше крови! Мне нужно вдохновение и мои краски, ведь я же художник, я хочу, чтобы это мгновение длилось вечно, хочу рисовать сотни и тысячи портретов, это мгновение великолепно, заморозь его, Пьетро, оставь меня жить в этом мгновении.

Я бы включил погромче Stayin’ Alive, ведь мы остаемся в живых, зависшие в мгновении, предшествующем концу.

Действительно, я бы продал все богатства этого мира, чтобы любоваться на твое несчастное лицо, стоит мне засунуть дуло пистолета себе в рот. Металл холодит язык и даже, кажется, вызывает рвотные позывы. Пистолет во рту – не самый приятный предмет, который можно туда поместить, ты не знал? А у тебя такие уморительные растерянные глаза, они такие голубые и тошнотно-прозрачные, ты мой голубоглазый монстр. Я бы хотел посадить тебя на цепь, отвести тебе маленький теплый загончик в моем доме, посадить тебя на цепь и смотреть, как ты страдаешь. Мой милый монстр, я бы снял с тебя извечное черное пальто, повешу его в своем музее. Я планирую создать музей после своей смерти, ты не знал? Там будет много уморительных вещиц, например – твое пальто. И шарф. Дорогуша, я заберу у тебя твой шарф, абсолютно точно. Эти никчемные вещи тебе больше не понадобятся, равно как и твои дорогие костюмы, я надену на твое прелестное белое тело смирительную рубашку, и обмотаю его цепями, как сделал однажды ты. Как думаешь, это будет красиво? Уверен, это будет феерия для ценителей. Я посажу тебя на цепь в загончик и повешу рядом табличку «Мой голубоглазый монстр». Тупые ограниченные людишки будут ходить мимо и думать, словно ты произведение искусства. Но, душа моя, ты действительно произведение искусства. Ты заслуживаешь зваться статуей творения Ботичеслли или Микеланджело или кто там еще из эпохи возрождения? Напомни, ты знаешь их всех поименно.

Но знаешь, что самое приятное я хочу с тобой сделать? Я хочу медленно и верно свести тебя с ума. Что, напомни, сводит тебя с ума? Скука. Больше скуки. И еще у меня есть песня, которая наверняка будет доводить тебя до белого каления. Stayin’ alive!Как тебе это понравится? Я уже предвкушаю.

но я отвлекся.

Мгновение, ты прекрасно. У меня во рту пистолет, верно? Или мы включим иные декорации? Я бы хотел распять тебя, самолично. Драматичность уровня Шескпира, мне это нравится, а как это понравится тебе? Но я не хочу наносить тебе телесные травмы, я хочу терзать твою душу. Как насчет распять тебя на шелковых простынях кровати в дорогущем номере, приковать тебя к изголовью сделанными на заказ наручниками из нежнейшей кожи, они обойдутся мне в пару тысяч фунтов, как думаешь? я попрошу повесить на потолок телевизор и буду показывать тебе кино. В прямом эфире ты будешь смотреть – с перерывами на рекламу, разумеется, - как я убиваю твоих друзей.

Согласен, метод избитый.

Но это лишь подтверждает его действенность.

Замри мгновенье, ты прекрасно. Но, кажется, пора включать третью передачу, мы отстали от реальности.

Крочь! Больше крови! Мне нужно больше, я хочу рисовать красными лужами на асфальте, красными пятнышками на бетоне, неотмывающимися пятнами на твоей – и своей собственной репутации, мне нравится это – рушить чужие жизни, пойдем со мной. Устроим небольшой разгром в их тупом, ограниченном мирке. Таком же ограниченном, как и они сами.

Давай взорвем это! И станцуем на обломках этой никчемной цивилизации под Stayin’ Alive.

@темы: чем хуже боль, тем больше таблеточки, да?, гнилая дедукция, фандомное

---

link

@темы: чем хуже боль, тем больше таблеточки, да?, гнилая дедукция, фандомное

---

удивляюсь, как вы все еще меня читаете.

дни проходят очень быстро, я даже не замечаю, как утро переходит в вечер, и вот уже - новая серия менталиста и спать. да, я подсел на сериал менталист, со мной все в порядке. писать ничего не успеваю, даже читать не успеваю. хотя нет, вру, читать как раз таки успеваю. только что дочитала прекрасную "Америку" Франца Кафки, но у меня пока нет желания писать о ней отзыв. если хочется знать мое мнение о книге, маякните мне. книгу я дочитала и пока второй день перечитываю макси-фанфики прелестной андре. назовем это "набираюсь опыта как писать макси", и собираюсь с силами на свой миди. в нем уже чуть больше 3,4 к слов.
пока я таскаю подносы, в голове пусто, как в заброшенной церкви.
кстати, о заброшенных цервях.

сегодня приснился сон, и проснулась я в слезах. не помню, о чем он был, но помню, что шла какая-то война, и женщины-медсестры сидели на морозе на замерзшей речке и сторожили лунки, чтобы те не затягивались. к одной из женщин подбежала дочь, которая уходила с отрядом, сунула ей в руки иконку и записку.отряд ушел, а женщина бережно развернула записку, прочитала ее, посмотрела на иконку и, кажется, помолилась. а потом порыв ветра вырвал у нее из рук иконку и записку, они упали в лунку и почему-то пошли ко дну. женщина испугалась и нырнула за ними в лунку. поймала, вытащила, вылезла сама. но она же - понимаете - мокрая, в мокрой одежде, на морозе. и с таким счастливым выражением лица прижимала к себе иконку. а я понимал, что - она же умрет. и от этого стало очень тяжело и грустно, и я проснулся.

@темы: добро пожаловать в наш дурдом, теперь плачьте, о этот жестокий мир

---

все, что вы хотели и не хотели знать, пожалуйста.
не будем же мы это в библиотеке делать?
ask.fm/framcewan

@темы: глубина грехопадения Фрэнка, чем хуже боль, тем больше таблеточки, да?