Пыльные города, пыльные люди. Грязь повсюду, прах отжитого мягко опускается на лицо, ладони, грудь. Медленно, но верно мы покрываемся пылью. Грязно-серый цвет преобладает в колорите окружающего мира, на лицах мужчин играют сальные улыбочки, на лицах женщин вечная усталость, на лицах детей непреходящая тоска. Все покрыто толстым слоем пыли, куда ни глянь. На полках моего книжного шкафа лежат серые комья, и лицо моего соседа припорошено этой грязью.
Стоит выйти на улицу, как пыль налипает на мои лаковые кожаные туфли, и уже полироль не помогает, она въелась слишком глубоко. Как ни оттирай руки жесткой щеткой, как ни мой их хозяйственным мылом, не оттереть пыльного запаха. Грязь, повсюду грязь.
Мы живем в пыльном городе, в пыльном мире, где тишина пришла на замену гомону и смеху, где в сердцах людей пустота, которую нельзя ничем заполнить, только сигаретный дым, смешанный в пылью – изысканный каждодневный коктейль, которым мы с упоением травим себя изо дня в день. Выпуская из легкий дым, мертвецки-серый мужчина окидывает меня взглядом, в котором отчетливо читается похоть, рядом с ним сидит покорная жена и девочка с многочисленными порезами на запястьях. Меня передергивает от отвращения, а мужчина, покачивая своим необъемным пузом, подходит ближе и трется о мою спину, и, право, я еле сдерживаю рвотные позывы, выскакиваю на первой же остановке.
Я иду по главной улице города, а вокруг лежат снега Килиманджаро. Но это всего лишь пыль, и я во внезапном приступе удушья жадно хватаю отравленный воздух. Я не ношу респиратор и умру молодой. Я бреду по улице, в моей пустой голове звучит ожесточенное фортепианное соло, и я почти плачу, но мои покрасневшие глаза не способны на слезы, я еле держусь на каких-то дорогих каплях, чтобы пыль не забила мне глаза, как забила мне уши и бронхи.
В подземном переходе еще грязнее, к стенам жмутся бездомные, старые и молодые. Некоторые что-то грызут, некоторые кашляют в астматических приступах, некоторые не шевелятся, и по их холодным телам пробегают вечноголодные крысы, отвратительно попискивая. Я с отвращением наблюдаю, как один бездомный ловит крысу голыми руками и откусывает ей голову. Крыса еще бьется в предсмертных конвульсиях, а бездомный захлебывается мокрым смехом, изо рта у него стекает струйка крови.
Я с усилием сглатываю, стараясь удержать завтрак внутри себя и ускоряю шаг. Чуть впереди парень из мне подобных – унылый и с откровенными следами неудачных попыток суицида на запястьях и на шее – с гитарой: невпопад бьет по струнам и выхаркивает собственные легкие в жалком подобии песни. Во мне просыпается желание отобрать гитару и показать ему пару трюков, хотя бы настроит ее, но я замечаю, что целых у нее осталось всего три струны из шести, и дека треснута. Мое сердце сжимается от жалости.
Из подземки я почты выбегаю, переполненная отвращением к этому грязному миру. Я топаю ногами в тщетной попытке стряхнуть пыль со своих новых кожаных лаковых туфель. Куда там. Я поднимаю руку к волосам, чтобы откинуть их назад и чувствую, что они жирные и тяжелые, мыть голову перед выходом на улицу нет никакого смысла. Стоит оглянуться вокруг – можно увидеть таких же грязных и оборванных подростков с висящими сальными сосульками грязными волосами, с синеватыми татуировками, со следами уколов на внутренней стороне локтя и с огромными синяками под глазами. Каждый из них чем-нибудь да болен. Взглянуть на них – печальное зрелище. Каждый пытается хоть как-то выделиться из общей серой массы. Красят головы во всевозможные цвета, выжигая волосы ядовитыми красками; делают татуировки, наивно надеясь, что ВИЧ пройдет стороной; употребляют наркотики в слепой надежде хоть как-то скрыться от пыли и грязи, от порочности этого мира в лучшей стране, где странная женщина по имени Мисси предлагает чай и говорит, что ты попал в рай.
Я захожу в свой подъезд и задерживаю дыхание – воняет гниющим мусором и готовящейся капустой. Заглядываю в почтовый ящик, я знаю, что он пуст, но все равно наивно жду писем из ниоткуда в никуда, которые найдут меня, единственную Ребекку, которая отчаянно одинока и ждет любовной весточки.
Все, что я нахожу – пустой распечатанный конверт со следами жирных пальцев. Бумага неприятно шершава – это все пыль. Легкие начинает жечь, и я вынуждена сделать вдох, и тут же жалею об этом. Право, почему я еще не умерла?
Почти бегом я преодолеваю лестничные пролеты и с размаху вставляю ключ в замочную скважину. Сначала замок не поддается, но я ожесточенно дергаю ручку, и он с громким щелчком открывается. Я вбегаю в квартиру и жадно глотаю воздух, прочищаю свои легкие от тошнотворного микса запахов из подъезда. Иногда мне кажется, что моя квартира – единственное чистое место во всей Вселенной. Я с тупым упорством отмываю стены и полы от пыли, полиролью брызгаю на книжные полки и стираю пыль с корешков книг с почти шизофренической озабоченностью.
Все, что есть в моей квартире, это книжный шкаф, узкая деревянная кровать и холодильник. В большой комнате стоит рояль и в углу гитара. Это все, что мне нужно для жизни, сейчас из большой комнаты доносится ожесточенное фортепианное соло, которое прежде играло в моей голове. Я уже давно не пугаюсь, когда фортепиано начинает звучать само по себе, главное для меня – чистота.
Я пью сок прямо из пакета, а на холодильнике лежит пустой распечатанный конверт, в котором, кажется, лежит письмо. Я достаю листок, исписанный мелким почерком и вглядываюсь в строчки. Мои глаза болят, я с трудом моргаю и, кажется, у меня полопались все сосуды. У меня нет зеркала, чтобы проверить это.
Письмо начинается словами «Зря ты думаешь о смерти. Пыльные города, пыльные люди. Грязь повсюду, прах отжитого мягко опускается на лицо, ладони, грудь. Медленно, но верно мы покрываемся пылью…». Я смеюсь в припадке истерики, узнав свой почерк.
Я медленно задыхаюсь на полу собственной кухни, сжимая в руках свое письмо, отправленное из середины ниоткуда в самый центр никуда, из большой комнаты доносится ожесточенное соло фортепиано и, кажется, гитара тоже дополняет эту мрачную композицию.
Зря я думаю о смерти, когда можно просто. Взять и. Умереть.
Стоит выйти на улицу, как пыль налипает на мои лаковые кожаные туфли, и уже полироль не помогает, она въелась слишком глубоко. Как ни оттирай руки жесткой щеткой, как ни мой их хозяйственным мылом, не оттереть пыльного запаха. Грязь, повсюду грязь.
Мы живем в пыльном городе, в пыльном мире, где тишина пришла на замену гомону и смеху, где в сердцах людей пустота, которую нельзя ничем заполнить, только сигаретный дым, смешанный в пылью – изысканный каждодневный коктейль, которым мы с упоением травим себя изо дня в день. Выпуская из легкий дым, мертвецки-серый мужчина окидывает меня взглядом, в котором отчетливо читается похоть, рядом с ним сидит покорная жена и девочка с многочисленными порезами на запястьях. Меня передергивает от отвращения, а мужчина, покачивая своим необъемным пузом, подходит ближе и трется о мою спину, и, право, я еле сдерживаю рвотные позывы, выскакиваю на первой же остановке.
Я иду по главной улице города, а вокруг лежат снега Килиманджаро. Но это всего лишь пыль, и я во внезапном приступе удушья жадно хватаю отравленный воздух. Я не ношу респиратор и умру молодой. Я бреду по улице, в моей пустой голове звучит ожесточенное фортепианное соло, и я почти плачу, но мои покрасневшие глаза не способны на слезы, я еле держусь на каких-то дорогих каплях, чтобы пыль не забила мне глаза, как забила мне уши и бронхи.
В подземном переходе еще грязнее, к стенам жмутся бездомные, старые и молодые. Некоторые что-то грызут, некоторые кашляют в астматических приступах, некоторые не шевелятся, и по их холодным телам пробегают вечноголодные крысы, отвратительно попискивая. Я с отвращением наблюдаю, как один бездомный ловит крысу голыми руками и откусывает ей голову. Крыса еще бьется в предсмертных конвульсиях, а бездомный захлебывается мокрым смехом, изо рта у него стекает струйка крови.
Я с усилием сглатываю, стараясь удержать завтрак внутри себя и ускоряю шаг. Чуть впереди парень из мне подобных – унылый и с откровенными следами неудачных попыток суицида на запястьях и на шее – с гитарой: невпопад бьет по струнам и выхаркивает собственные легкие в жалком подобии песни. Во мне просыпается желание отобрать гитару и показать ему пару трюков, хотя бы настроит ее, но я замечаю, что целых у нее осталось всего три струны из шести, и дека треснута. Мое сердце сжимается от жалости.
Из подземки я почты выбегаю, переполненная отвращением к этому грязному миру. Я топаю ногами в тщетной попытке стряхнуть пыль со своих новых кожаных лаковых туфель. Куда там. Я поднимаю руку к волосам, чтобы откинуть их назад и чувствую, что они жирные и тяжелые, мыть голову перед выходом на улицу нет никакого смысла. Стоит оглянуться вокруг – можно увидеть таких же грязных и оборванных подростков с висящими сальными сосульками грязными волосами, с синеватыми татуировками, со следами уколов на внутренней стороне локтя и с огромными синяками под глазами. Каждый из них чем-нибудь да болен. Взглянуть на них – печальное зрелище. Каждый пытается хоть как-то выделиться из общей серой массы. Красят головы во всевозможные цвета, выжигая волосы ядовитыми красками; делают татуировки, наивно надеясь, что ВИЧ пройдет стороной; употребляют наркотики в слепой надежде хоть как-то скрыться от пыли и грязи, от порочности этого мира в лучшей стране, где странная женщина по имени Мисси предлагает чай и говорит, что ты попал в рай.
Я захожу в свой подъезд и задерживаю дыхание – воняет гниющим мусором и готовящейся капустой. Заглядываю в почтовый ящик, я знаю, что он пуст, но все равно наивно жду писем из ниоткуда в никуда, которые найдут меня, единственную Ребекку, которая отчаянно одинока и ждет любовной весточки.
Все, что я нахожу – пустой распечатанный конверт со следами жирных пальцев. Бумага неприятно шершава – это все пыль. Легкие начинает жечь, и я вынуждена сделать вдох, и тут же жалею об этом. Право, почему я еще не умерла?
Почти бегом я преодолеваю лестничные пролеты и с размаху вставляю ключ в замочную скважину. Сначала замок не поддается, но я ожесточенно дергаю ручку, и он с громким щелчком открывается. Я вбегаю в квартиру и жадно глотаю воздух, прочищаю свои легкие от тошнотворного микса запахов из подъезда. Иногда мне кажется, что моя квартира – единственное чистое место во всей Вселенной. Я с тупым упорством отмываю стены и полы от пыли, полиролью брызгаю на книжные полки и стираю пыль с корешков книг с почти шизофренической озабоченностью.
Все, что есть в моей квартире, это книжный шкаф, узкая деревянная кровать и холодильник. В большой комнате стоит рояль и в углу гитара. Это все, что мне нужно для жизни, сейчас из большой комнаты доносится ожесточенное фортепианное соло, которое прежде играло в моей голове. Я уже давно не пугаюсь, когда фортепиано начинает звучать само по себе, главное для меня – чистота.
Я пью сок прямо из пакета, а на холодильнике лежит пустой распечатанный конверт, в котором, кажется, лежит письмо. Я достаю листок, исписанный мелким почерком и вглядываюсь в строчки. Мои глаза болят, я с трудом моргаю и, кажется, у меня полопались все сосуды. У меня нет зеркала, чтобы проверить это.
Письмо начинается словами «Зря ты думаешь о смерти. Пыльные города, пыльные люди. Грязь повсюду, прах отжитого мягко опускается на лицо, ладони, грудь. Медленно, но верно мы покрываемся пылью…». Я смеюсь в припадке истерики, узнав свой почерк.
Я медленно задыхаюсь на полу собственной кухни, сжимая в руках свое письмо, отправленное из середины ниоткуда в самый центр никуда, из большой комнаты доносится ожесточенное соло фортепиано и, кажется, гитара тоже дополняет эту мрачную композицию.
Зря я думаю о смерти, когда можно просто. Взять и. Умереть.